Краткий курс истории одной квартиры 3 (моб.)
Вот, например, голубой лабух из ресторана перекочевал на эстраду, ездит теперь в лимузине, даже жениться собрался. В жёны себе графиню взял. "Только где же он взял, графиню-то," - подумалось Ивану, " - вроде графьёв то ещё, аж бог знает когда повыгоняли". Ну ему тут же разъяснили, что дескать было бы желание, да деньги, а вот ума - надо, чтобы обязательно не было. Графиня - та тоже песенки пела; хорошо, надо отметить пела, громко. Скажете, не бывает такого, чтоб графиня на потеху почтенной публике бегала по эстраде в мини юбке, лохматая, как с перепоя? Бывает, у нас все бывает, это вам не Европа какая, - умом нас не понять. Как сказали классики -"молодая" была уже не молода"" (сказать по правде, в матери она годилась своему жениху), - но кто посмеет кинуть в графиню камень!?
Идёт себе Иван и диву дается: всё, к чему он привык, что воспринимал, как нечто незыблемое, всё сдвинулось с места, встало с ног на голову и покатилось куда-то кувырком, в тартарары, словно влекомое какой-то неведомой злой силой. Белое стало чёрным, добро обернулось злом, а порок предстал высшей добродетелью.
Иван шагал по раздолбанной дороге и думал о том, как, однако нелегко жить трезвым. Раньше он все списал бы на белую горячку, дескать, привидится же такое. Теперь же приходилось воспринимать действительность как она есть, во всех её проявлениях, наготе и неприглядности.
Темнело, вдалеке что-то громыхнуло, раз, потом другой.
"Гроза" - подумал Иван и, несмотря на то, что местность уже была ему знакома и до дома можно было дойти за каких-нибудь пару часов, он решил переночевать в показавшейся впереди деревеньке, благо в крайней избе горел свет. Подойдя ближе Иван подивился насколько эта полуразвалившаяся хибара была похожа на ту, что он получил в результате своей сверхудачной сделки. Он постучал. Внутри было тихо. Он постучал ещё раз. Наконец раздалось кряхтение, шарканье ног и из-за двери послышался старческий голос:
- И хто там?
- Пустите переночевать.
- Ага.., еще чего?
- Ну и перекусить бы не отказался.
- Ага.., а соли в задницу не хочешь? - поинтересовался голос.
Иван честно ответил, что - нет.
- Тогда вали отседа!
Иван, которому эти прения изрядно надоели, уже представлял, как он заночует в чистом поле и, на всякий случай добавил:
- Гость в дом - бог в дом.
Изнутри послышалось радостное:
- Атеисты мы.
Иван отошел от двери и собрался было уходить, как изнутри хибары вновь послышался дребезжащий голос старика:
- Ты того.., к окошку подойди, на свет. Иван подошёл к перекошенному окну.
- Ну?
- Не нукай, не запряг.., православный штоль?
- Вроде того - ответил Иван.
- Тоды заходь.
Послышался звук отодвигаемого засова и дверь распахнулась. В проёме показался сгорбленный старик:
- Заходь, заходь скорей, всю избу выстудишь. Войдя, Иван огляделся. Интерьер сарая, в котором Иван очнулся после дружеского застолья с Самуилом, по сравнению с убранством избы старика показался ему избыточно роскошным.
- Че глядишь, чай не царские палаты.
- Да уж.., - согласился Иван.
- Рассказывай, куда, откуда, чего дома не сидится, а я пока чайку поставлю. Или, может водочки?
- Нет, отец, не пьющий я - сказал Иван и удивился, как странно прозвучали эти слова применительно к нему.
- А ты чего, старый, гостей боишься, вроде грабить-то тебя, никому в голову не придет.
Старик оценивающе взглянул на Ивана, пожевал беззубым ртом и спросил:
- А ты, нешто не знаешь что творится?
- А что творится?
- Слышь, танки пуляют?
Иван изумленно взглянул на старика:
- Да ты чё, дед, какие танки, война-то уж сорок восемь лет, как кончилась. Это гром гремит, наверно гроза будет.
- Эх ты, - гроза.., танки это, старого танкиста не проведёшь!
Иван прислушался. Вдалеке, действительно раздавался глухой гул, похожий на канонаду.
- Да откуда здесь танки, новый полигон, что ли построили?
- Полигон.., тут вся страна, как полигон - не знаешь, выживешь ли!
Старик извлёк из старинного, растрескавшегося буфета чашки, черный хлеб, потемневший кусок сала, головку чеснока.
- Присаживайся.., чем богаты.., не обессудь. Ивану, забывшему когда он в последний раз ел, два раза повторять было не надо. Поев, сотрапезники, прихлебывая чай, разговорились. Иван рассказал старику куда и зачем он идет. Старик ничего не сказал, а только почесал в затылке, крякнул, встал из-за стола, подошёл к буфету, достал из него початую бутылку самогона, налил четверть стакана, снова посмотрел на Ивана, махнул рукой, выпил и, приказав сидеть и не двигаться, полез в подпол. Пробыл он там не долго, и, когда вылез, в руках у него был какой-то предмет, завёрнутый в промасленную ветошь. Подойдя к столу, старик размотал тряпку и перед изумленным Иваном предстал раритет: наградной маузер, на рукоятке которого, Иван смог разобрать надпись: "Красноармейцу Пузатому Степану Варфоломеевичу за проявленную доблесть в борьбе с басмачами. Н. И. Какурин ". Вот, - сказал дед, - бери.
- Да зачем он мне, - удивился Иван, - ворон, что ли пугать?
- Ворон! - обиделся дед, - это отцу мому сам командарм вручил за взятие.., тут дед запнулся, подумал и махнув рукой, закончил: - уж не помню чего.
- Да мне-то он к чему, - снова начал Иван, - вроде сейчас не война.
- "Не война," - передразнил дед, а енто, что? И дед кивнул на окно.
Иван прислушался: за окном были слышны отдаленные выстрелы.
- Самуила своего при случае пугнешь, басмачей этих бородатых.., бери, пригодится, он по им пристрелянный. Старик рассмеялся.
Иван взял маузер и уважительно произнес:
- Здоровый, зараза! Ты б, дедуль, тогда бы и патроны дал бы, на всякий случай.
Дед порылся в кармане и высыпал на стол горсть патронов:
- Бери, не жалко.
- А сам-то как?
- Да уж отвоевался я, девятый десяток приканчиваю.
- Ну спасибо, отец.., прилечь-то где можно?
- А где хошь, там и ложися, хошь в том углу, хошь в энтом.
Иван лег на пол, накрылся старой шинелью, которую дал ему дед, и провалился в сон.
Наутро, проснувшись, Иван застал старика сидящим за столом. Тот положил голову на руки и как будто спал. Но дыхания Иван не расслышал. Подойдя к старику, Иван тронул его за плечо, но тот не пошевелился. Иван слегка толкнул его.., старик соскользнул со стола и растянулся на полу, безвольно раскинув руки.
- Ёлки-палки, и вправду отвоевался, - Иван взял шинель, под которой провел ночь и аккуратно накрыл ею старика. Выпив ковш воды, он в последний раз взглянул на лежащее на полу и оказавшееся вдруг таким маленьким тело старика, перекрестился и вышел из избы.
Вспомнив про маузер, Иван вернулся и, стараясь не глядеть на труп, взял со стола раритетное оружие, собрал патроны и снова вышел на улицу.
Хотя Ивану этот чудной старик был совершенно незнаком, с его смертью для него что-то изменилось в окружающем мире, что-то важное и, может быть, самое главное ушло из него навсегда. То ли пропал смысл существования, то ли исчезло осознание себя, как единого целого с окружающим, Иван этого понять не мог, только какая-то безотчётная тоска овладела им. Будто что-то умерло в нём. Даже потеряв свою комнату, он так не отчаивался. И ему уже не хотелось встречаться с Самуилом, чтобы вернуть себе жильё, не хотелось видеть бородатые рожи лиц бандитской национальности, ничего не хотелось ему, он стал чужим для этого изменившегося мира.
Между тем этот мир продолжал существовать, хотелось это Ивану или нет. И в мире происходили удивительные события.
Старик был прав, предполагая, что началась война. Ну, война, - не война, но бои местного значения. Мордастый алкоголик и члены комитета по уничтожению поголовья иванов, следуя советам неугомонного интуриста, создали, на свою голову, некий орган, как они думали, себе в помощь. Вспомнив преданья старины глубокой, обозвали его "думой" и стали ждать, что получится. Получилось не совсем то, точнее - совсем не то, чего бы они хотели. В эту самую думу, по чистой случайности, попало определенное количество честных людей. Это никак не устраивало ни мордастого алкоголика, ни братьев-разбойников, ни Самуила, ни все колена его. Надо было срочно что-то предпринимать. Проблема было в том, что пресловутый демос, неожиданно поддержал этих врагов демократии и собирался принимать приемлимые для него, народа, законы, что никак не входило в планы интуриста, а также прочих адептов золотого тельца. Пришлось обращаться к классике. Вспомнив единственную известную ему цитату, мордастый пришёл в неистовый восторг от концептуальной её завершённости, однозначности трактовки и тут же известил интуриста, что выход найден.
- Я, понимаешь, её породил, - я её и убью! И расплылся в обаятельной улыбке.
Немало подивившись, столь глубоким познаниям мордастого в художественной литературе, интурист ответил, что, мол - раз надо, значит - надо, демократия прежде всего. А ля гер, ком а ля гер!
И вот уже подтянулись танки, прилетели волшебники в голубых вертолётах и, совершенно бесплатно показали безоружной думе и, заодно, падкому на всякие развлечения электорату, такое кино про демократию, что голливудские продюсеры с их скучными сценариями, скромно отошли в самый дальний уголок и от досады рвали на себе волосы.
Иван, за время пути немного поумневший, справедливо рассудив, что с маузером против танка у него шансов немного, решил на время разоружиться и, завернув дедов подарок в тряпицу, спрятал его в дупле, стоявшего около дороги дуба. Он до конца не верил в то, что в его дворе стреляют танки, а в небе барражируют вертолеты, что людей и правда убивают, и не какие-нибудь там оккупанты, а свои же, такие же люди, которым был дан приказ защищать неизвестно что, неизвестно от кого, неизвестно зачем. Что пьяный пахан готов положить половину населения, чтобы угодить интуристу и вполне насладиться всей полнотой власти над оставшейся половиной. Не верил Иван. Но пришлось поверить. Не доходя до бывшего своего двора, он увидел, как танки прямой наводкой лупят по одиноко стоящему дому. Как из подъехавших грузовиков людям бесплатно раздают водку и копчёную колбасу, которую раньше тоже раздавали, но по праздникам, за деньги и, далеко не всем, а лишь счастливым обладателям спецталонов. Водку народ пил прямо здесь, ничуть не стесняясь, находившихся поблизости милиционеров, а напившись, начал ломать скамейки, заборы и, вообще вести себя довольно странно. Упомянутые милиционеры ему ни в чем не припятствовали, а стояли, виновато потупившись, и застенчиво улыбались.
Иван шагал по раздолбанной дороге и думал о том, как, однако нелегко жить трезвым. Раньше он все списал бы на белую горячку, дескать, привидится же такое. Теперь же приходилось воспринимать действительность как она есть, во всех её проявлениях, наготе и неприглядности.
Темнело, вдалеке что-то громыхнуло, раз, потом другой.
"Гроза" - подумал Иван и, несмотря на то, что местность уже была ему знакома и до дома можно было дойти за каких-нибудь пару часов, он решил переночевать в показавшейся впереди деревеньке, благо в крайней избе горел свет. Подойдя ближе Иван подивился насколько эта полуразвалившаяся хибара была похожа на ту, что он получил в результате своей сверхудачной сделки. Он постучал. Внутри было тихо. Он постучал ещё раз. Наконец раздалось кряхтение, шарканье ног и из-за двери послышался старческий голос:
- И хто там?
- Пустите переночевать.
- Ага.., еще чего?
- Ну и перекусить бы не отказался.
- Ага.., а соли в задницу не хочешь? - поинтересовался голос.
Иван честно ответил, что - нет.
- Тогда вали отседа!
Иван, которому эти прения изрядно надоели, уже представлял, как он заночует в чистом поле и, на всякий случай добавил:
- Гость в дом - бог в дом.
Изнутри послышалось радостное:
- Атеисты мы.
Иван отошел от двери и собрался было уходить, как изнутри хибары вновь послышался дребезжащий голос старика:
- Ты того.., к окошку подойди, на свет. Иван подошёл к перекошенному окну.
- Ну?
- Не нукай, не запряг.., православный штоль?
- Вроде того - ответил Иван.
- Тоды заходь.
Послышался звук отодвигаемого засова и дверь распахнулась. В проёме показался сгорбленный старик:
- Заходь, заходь скорей, всю избу выстудишь. Войдя, Иван огляделся. Интерьер сарая, в котором Иван очнулся после дружеского застолья с Самуилом, по сравнению с убранством избы старика показался ему избыточно роскошным.
- Че глядишь, чай не царские палаты.
- Да уж.., - согласился Иван.
- Рассказывай, куда, откуда, чего дома не сидится, а я пока чайку поставлю. Или, может водочки?
- Нет, отец, не пьющий я - сказал Иван и удивился, как странно прозвучали эти слова применительно к нему.
- А ты чего, старый, гостей боишься, вроде грабить-то тебя, никому в голову не придет.
Старик оценивающе взглянул на Ивана, пожевал беззубым ртом и спросил:
- А ты, нешто не знаешь что творится?
- А что творится?
- Слышь, танки пуляют?
Иван изумленно взглянул на старика:
- Да ты чё, дед, какие танки, война-то уж сорок восемь лет, как кончилась. Это гром гремит, наверно гроза будет.
- Эх ты, - гроза.., танки это, старого танкиста не проведёшь!
Иван прислушался. Вдалеке, действительно раздавался глухой гул, похожий на канонаду.
- Да откуда здесь танки, новый полигон, что ли построили?
- Полигон.., тут вся страна, как полигон - не знаешь, выживешь ли!
Старик извлёк из старинного, растрескавшегося буфета чашки, черный хлеб, потемневший кусок сала, головку чеснока.
- Присаживайся.., чем богаты.., не обессудь. Ивану, забывшему когда он в последний раз ел, два раза повторять было не надо. Поев, сотрапезники, прихлебывая чай, разговорились. Иван рассказал старику куда и зачем он идет. Старик ничего не сказал, а только почесал в затылке, крякнул, встал из-за стола, подошёл к буфету, достал из него початую бутылку самогона, налил четверть стакана, снова посмотрел на Ивана, махнул рукой, выпил и, приказав сидеть и не двигаться, полез в подпол. Пробыл он там не долго, и, когда вылез, в руках у него был какой-то предмет, завёрнутый в промасленную ветошь. Подойдя к столу, старик размотал тряпку и перед изумленным Иваном предстал раритет: наградной маузер, на рукоятке которого, Иван смог разобрать надпись: "Красноармейцу Пузатому Степану Варфоломеевичу за проявленную доблесть в борьбе с басмачами. Н. И. Какурин ". Вот, - сказал дед, - бери.
- Да зачем он мне, - удивился Иван, - ворон, что ли пугать?
- Ворон! - обиделся дед, - это отцу мому сам командарм вручил за взятие.., тут дед запнулся, подумал и махнув рукой, закончил: - уж не помню чего.
- Да мне-то он к чему, - снова начал Иван, - вроде сейчас не война.
- "Не война," - передразнил дед, а енто, что? И дед кивнул на окно.
Иван прислушался: за окном были слышны отдаленные выстрелы.
- Самуила своего при случае пугнешь, басмачей этих бородатых.., бери, пригодится, он по им пристрелянный. Старик рассмеялся.
Иван взял маузер и уважительно произнес:
- Здоровый, зараза! Ты б, дедуль, тогда бы и патроны дал бы, на всякий случай.
Дед порылся в кармане и высыпал на стол горсть патронов:
- Бери, не жалко.
- А сам-то как?
- Да уж отвоевался я, девятый десяток приканчиваю.
- Ну спасибо, отец.., прилечь-то где можно?
- А где хошь, там и ложися, хошь в том углу, хошь в энтом.
Иван лег на пол, накрылся старой шинелью, которую дал ему дед, и провалился в сон.
Наутро, проснувшись, Иван застал старика сидящим за столом. Тот положил голову на руки и как будто спал. Но дыхания Иван не расслышал. Подойдя к старику, Иван тронул его за плечо, но тот не пошевелился. Иван слегка толкнул его.., старик соскользнул со стола и растянулся на полу, безвольно раскинув руки.
- Ёлки-палки, и вправду отвоевался, - Иван взял шинель, под которой провел ночь и аккуратно накрыл ею старика. Выпив ковш воды, он в последний раз взглянул на лежащее на полу и оказавшееся вдруг таким маленьким тело старика, перекрестился и вышел из избы.
Вспомнив про маузер, Иван вернулся и, стараясь не глядеть на труп, взял со стола раритетное оружие, собрал патроны и снова вышел на улицу.
Хотя Ивану этот чудной старик был совершенно незнаком, с его смертью для него что-то изменилось в окружающем мире, что-то важное и, может быть, самое главное ушло из него навсегда. То ли пропал смысл существования, то ли исчезло осознание себя, как единого целого с окружающим, Иван этого понять не мог, только какая-то безотчётная тоска овладела им. Будто что-то умерло в нём. Даже потеряв свою комнату, он так не отчаивался. И ему уже не хотелось встречаться с Самуилом, чтобы вернуть себе жильё, не хотелось видеть бородатые рожи лиц бандитской национальности, ничего не хотелось ему, он стал чужим для этого изменившегося мира.
Между тем этот мир продолжал существовать, хотелось это Ивану или нет. И в мире происходили удивительные события.
Старик был прав, предполагая, что началась война. Ну, война, - не война, но бои местного значения. Мордастый алкоголик и члены комитета по уничтожению поголовья иванов, следуя советам неугомонного интуриста, создали, на свою голову, некий орган, как они думали, себе в помощь. Вспомнив преданья старины глубокой, обозвали его "думой" и стали ждать, что получится. Получилось не совсем то, точнее - совсем не то, чего бы они хотели. В эту самую думу, по чистой случайности, попало определенное количество честных людей. Это никак не устраивало ни мордастого алкоголика, ни братьев-разбойников, ни Самуила, ни все колена его. Надо было срочно что-то предпринимать. Проблема было в том, что пресловутый демос, неожиданно поддержал этих врагов демократии и собирался принимать приемлимые для него, народа, законы, что никак не входило в планы интуриста, а также прочих адептов золотого тельца. Пришлось обращаться к классике. Вспомнив единственную известную ему цитату, мордастый пришёл в неистовый восторг от концептуальной её завершённости, однозначности трактовки и тут же известил интуриста, что выход найден.
- Я, понимаешь, её породил, - я её и убью! И расплылся в обаятельной улыбке.
Немало подивившись, столь глубоким познаниям мордастого в художественной литературе, интурист ответил, что, мол - раз надо, значит - надо, демократия прежде всего. А ля гер, ком а ля гер!
И вот уже подтянулись танки, прилетели волшебники в голубых вертолётах и, совершенно бесплатно показали безоружной думе и, заодно, падкому на всякие развлечения электорату, такое кино про демократию, что голливудские продюсеры с их скучными сценариями, скромно отошли в самый дальний уголок и от досады рвали на себе волосы.
Иван, за время пути немного поумневший, справедливо рассудив, что с маузером против танка у него шансов немного, решил на время разоружиться и, завернув дедов подарок в тряпицу, спрятал его в дупле, стоявшего около дороги дуба. Он до конца не верил в то, что в его дворе стреляют танки, а в небе барражируют вертолеты, что людей и правда убивают, и не какие-нибудь там оккупанты, а свои же, такие же люди, которым был дан приказ защищать неизвестно что, неизвестно от кого, неизвестно зачем. Что пьяный пахан готов положить половину населения, чтобы угодить интуристу и вполне насладиться всей полнотой власти над оставшейся половиной. Не верил Иван. Но пришлось поверить. Не доходя до бывшего своего двора, он увидел, как танки прямой наводкой лупят по одиноко стоящему дому. Как из подъехавших грузовиков людям бесплатно раздают водку и копчёную колбасу, которую раньше тоже раздавали, но по праздникам, за деньги и, далеко не всем, а лишь счастливым обладателям спецталонов. Водку народ пил прямо здесь, ничуть не стесняясь, находившихся поблизости милиционеров, а напившись, начал ломать скамейки, заборы и, вообще вести себя довольно странно. Упомянутые милиционеры ему ни в чем не припятствовали, а стояли, виновато потупившись, и застенчиво улыбались.
Несколько удивившись увиденному, Иван решил все-таки навестить Самуила и, хотя бы сообщить тому, что он о нём думает. Но отойдя немного в сторону от толпы веселящихся граждан, Иван наткнулся на совсем другую картину. Перед тройным оцеплением, состоявшим из военных, милиции и совсем уж странных фигур во всем чёрном и в чёрных же масках, стояли совсем иные граждане. Они не пили водку, ничего не ломали и не драли глотку криками - "даешь демократию". Напротив, они были трезвы, и мрачны. Видимо такое их поведение не устраивало поборников демократических методов управления, оно казалось им тем более странным, ввиду наличия за углом, моря бесплатной водки. А посему, время от времени, сторонники демократии направляли легендарные "калашниковы" в сторону несознательного электората и производили серию очередей, правда, пока поверх голов. Иван, посчитав, что он здесь явно лишний, решил не вмешиваться в дискуссию, тем более, что он был не совсем в курсе предмета обсуждения.
И только он было развернулся и зашагал прочь, как кто-то дружески ударил его по плечу. Предположив, что это кто-то из случайно оказавшихся тут знакомых, Иван обернулся и слегка оторопел, увидев перед собой чёрную фигуру, живо напомнившую ему героев американских блокбастеров: в пуленепробиваемом шлеме, тяжёлом бронежилете и чуть ли не с бластером в руках. Чуть поодаль стоял обыкновенный мент в полковничьих погонах с простым АКМом. Иван натянуто улыбнулся:
- Чем обязан?
- Обязан! - раздалось из-под космошлема.
- Туда иди, ублюдок! - разъяснил свою позицию полковник и для полной ясности ткнул Ивана АКМом в живот. Иван обернулся и увидел сзади себя железный фургон с решёткой на единственном окне.
- Чем обязан?
- Обязан! - раздалось из-под космошлема.
- Туда иди, ублюдок! - разъяснил свою позицию полковник и для полной ясности ткнул Ивана АКМом в живот. Иван обернулся и увидел сзади себя железный фургон с решёткой на единственном окне.
Вспомнив известную поговорку: "когда пристав предлагает садиться - стоять просто неудобно" - Иван, дружески поддталкиваемый АКМом в спину, подошел к автозаку.
- Руки!
Сообразительный Иван поднял руки и уперся ими в кузов.
- Ноги!
Что делать с ногами, Иван по неопытности не знал, но после нескольких ударов кованными ботинками по лодыжкам, быстро понял, что от него хотят и раздвинул ноги как можно шире. ( Наш народ вообще отличается особой сообразительностью и схватывает все на лету, а уж насчет раздвинуть ноги...). Перекинув "бластер" за спину, "космический пришелец" Ивана обшмонал и, не найдя ни пулемета, ни гранаты, ни даже завалящей нейтронной бомбы, шибко расстроился, и от расстройства въехал прикладом своего "бластера" Ивану по почкам.
После чего схватив его за шиворот, затолкал в автозак, где уже находились многие из тех, кто не пожелал хлестать дармовую водку и ломать заборы, проявив тем самым свое злостное неуважение к мордастому алкоголику, в частности, и полное непонимание основных принципов свободы и демократии - вообще.
Через некоторое время салон был набит "под завязку" и, наконец-то куда-то поехал. Народ начал гадать - куда. Некоторые полагали, что, дескать, сейчас пустят газ, а потом отвезут трупы на ближайшую свалку. Другие свободные граждане свободной страны, с более рациональным мышлением, возражали: - дескать это не рентабельно - столько биоматериала пропадёт напрасно - и уверяли, что всех их разберут на органы, т.к. правительство во главе с паханом остро нуждается в валюте для довершения демократических преобразований. Эта мысль, почему-то всех устроила и народ мало-помалу успокоился - надо, значит надо. Все, как один.., за родину, за.., партия сказала - надо, народ ответил - есть! Иван сидел на полу, прижатый к стенке фургона и тихо сходил с ума. Раньше было проще - всё это можно было списать на белую горячку. Теперь же, трезвому Ивану приходилось тяжко. Его мозг воспринимал все происходящее, как какое-то наваждение, как кошмарный сон и Иван никак не мог уверить себя в том, что всё это происходит с ним наяву и сам он пребывает в здравом уме и твердой памяти. Между тем, автозак прибыл к месту назначения и все облегченно выдохнули ( по причине скученности, вздохнуть они не могли) - наконец что-то прояснится. И, действительно, прояснилось. Местом назначения оказалась кича, известная тем, что в ней провёл свои последние деньки ярый поборник демократии - Емеля Пугачев ( не путать со знаменитой фамилией известной графини - педофилки).
Ивана поводили по каким-то комнатам, где несколько раз сфотографировали, несколько раз побили по почкам, откатали пальцы и, когда он в полной мере почувствовал себя бывалым зэком, заперли в каком-то колодце размером полтора на полтора метра и высотой, метров десять. В колодце Иван пробыл недолго, всего часов восемь - десять, после чего его повели по какой-то лестнице и, так и не сказав ни слова, втолкнули в камеру, где уже находилось четырнадцать человек местных сидельцев.
Встретили они его радушно, но когда спросили по какой он проходит статье, а Иван толком ничего не смог ответить, - насторожились. Верить в то, что его просто так, ни за что, схватили и без предъявления обвинения бросили в кутузку, почтенные воры отказывались.
- Ты, братан, пургу не гони, у нас просто так никого не сажают. Может ты по сто тридцать первой?
Как ни уверял их Иван, что уголовный кодекс он чтит и к криминалу не имеет никакого отношения, ему не верили, и сидеть бы Ивану возле параши, но тут дверь отворилась и в камеру прибыло пополнение. Среди особо опасных преступников Иван увидел батюшку лет под девяносто в полном облачении со стопкой священных книг, пацана лет двенадцати с загипсованной рукой и других бандитов, при взгляде на которых, Ломброзо пришлось бы в корне пересмотреть свою теорию.
Местные сидельцы немного обалдели от такого пополнения. Дело в том, что камера была расчитана на сорок зэков, а прибыло сто сорок, да их четырнадцать. Ввиду численного превосходства новичков, старожилы никаких претензий не предъявляли, а только стреляли сигареты и учили вновь прибывших уму разуму.
Например, Иван пополнил свой и без того богатый и своеобразный словарный запас такими определениями, как "волки позорные", "честный фраер", почувствовал разницу между "мужиком" и "правильным пацаном", узнал, что находится он вовсе не в камере, а в "хате", что ест, т. е., простите, "хавает" из "шлёнки", а спит, т. е. "ухо давит", так непременно на "шконке", что стол, это вовсе не стол, а "общак" и, что за "базар" надо отвечать и много других крайне необходимых в изменившейся жизни вещей. Теперь ему стало намного проще найти общий язык с кем угодно и на равных общаться со спонтанно образовавшейся элитой общества, в лице Самуила, полупорядочного представителя либеральной интеллигенции и голубого лабуха графских кровей. Впрочем, насчёт графа у Ивана возникли некоторые сомнения.
- Руки!
Сообразительный Иван поднял руки и уперся ими в кузов.
- Ноги!
Что делать с ногами, Иван по неопытности не знал, но после нескольких ударов кованными ботинками по лодыжкам, быстро понял, что от него хотят и раздвинул ноги как можно шире. ( Наш народ вообще отличается особой сообразительностью и схватывает все на лету, а уж насчет раздвинуть ноги...). Перекинув "бластер" за спину, "космический пришелец" Ивана обшмонал и, не найдя ни пулемета, ни гранаты, ни даже завалящей нейтронной бомбы, шибко расстроился, и от расстройства въехал прикладом своего "бластера" Ивану по почкам.
После чего схватив его за шиворот, затолкал в автозак, где уже находились многие из тех, кто не пожелал хлестать дармовую водку и ломать заборы, проявив тем самым свое злостное неуважение к мордастому алкоголику, в частности, и полное непонимание основных принципов свободы и демократии - вообще.
Через некоторое время салон был набит "под завязку" и, наконец-то куда-то поехал. Народ начал гадать - куда. Некоторые полагали, что, дескать, сейчас пустят газ, а потом отвезут трупы на ближайшую свалку. Другие свободные граждане свободной страны, с более рациональным мышлением, возражали: - дескать это не рентабельно - столько биоматериала пропадёт напрасно - и уверяли, что всех их разберут на органы, т.к. правительство во главе с паханом остро нуждается в валюте для довершения демократических преобразований. Эта мысль, почему-то всех устроила и народ мало-помалу успокоился - надо, значит надо. Все, как один.., за родину, за.., партия сказала - надо, народ ответил - есть! Иван сидел на полу, прижатый к стенке фургона и тихо сходил с ума. Раньше было проще - всё это можно было списать на белую горячку. Теперь же, трезвому Ивану приходилось тяжко. Его мозг воспринимал все происходящее, как какое-то наваждение, как кошмарный сон и Иван никак не мог уверить себя в том, что всё это происходит с ним наяву и сам он пребывает в здравом уме и твердой памяти. Между тем, автозак прибыл к месту назначения и все облегченно выдохнули ( по причине скученности, вздохнуть они не могли) - наконец что-то прояснится. И, действительно, прояснилось. Местом назначения оказалась кича, известная тем, что в ней провёл свои последние деньки ярый поборник демократии - Емеля Пугачев ( не путать со знаменитой фамилией известной графини - педофилки).
Ивана поводили по каким-то комнатам, где несколько раз сфотографировали, несколько раз побили по почкам, откатали пальцы и, когда он в полной мере почувствовал себя бывалым зэком, заперли в каком-то колодце размером полтора на полтора метра и высотой, метров десять. В колодце Иван пробыл недолго, всего часов восемь - десять, после чего его повели по какой-то лестнице и, так и не сказав ни слова, втолкнули в камеру, где уже находилось четырнадцать человек местных сидельцев.
Встретили они его радушно, но когда спросили по какой он проходит статье, а Иван толком ничего не смог ответить, - насторожились. Верить в то, что его просто так, ни за что, схватили и без предъявления обвинения бросили в кутузку, почтенные воры отказывались.
- Ты, братан, пургу не гони, у нас просто так никого не сажают. Может ты по сто тридцать первой?
Как ни уверял их Иван, что уголовный кодекс он чтит и к криминалу не имеет никакого отношения, ему не верили, и сидеть бы Ивану возле параши, но тут дверь отворилась и в камеру прибыло пополнение. Среди особо опасных преступников Иван увидел батюшку лет под девяносто в полном облачении со стопкой священных книг, пацана лет двенадцати с загипсованной рукой и других бандитов, при взгляде на которых, Ломброзо пришлось бы в корне пересмотреть свою теорию.
Местные сидельцы немного обалдели от такого пополнения. Дело в том, что камера была расчитана на сорок зэков, а прибыло сто сорок, да их четырнадцать. Ввиду численного превосходства новичков, старожилы никаких претензий не предъявляли, а только стреляли сигареты и учили вновь прибывших уму разуму.
Например, Иван пополнил свой и без того богатый и своеобразный словарный запас такими определениями, как "волки позорные", "честный фраер", почувствовал разницу между "мужиком" и "правильным пацаном", узнал, что находится он вовсе не в камере, а в "хате", что ест, т. е., простите, "хавает" из "шлёнки", а спит, т. е. "ухо давит", так непременно на "шконке", что стол, это вовсе не стол, а "общак" и, что за "базар" надо отвечать и много других крайне необходимых в изменившейся жизни вещей. Теперь ему стало намного проще найти общий язык с кем угодно и на равных общаться со спонтанно образовавшейся элитой общества, в лице Самуила, полупорядочного представителя либеральной интеллигенции и голубого лабуха графских кровей. Впрочем, насчёт графа у Ивана возникли некоторые сомнения.
Время от времени, в "хату" заходил подполковник и зловеще улыбаясь, пугал "контингент", рассказывая о ходе боевых действий. Говорил, что ежели пахан проиграет, то ему велено всех "политических" отвести в подвал и расстрелять, а ежели выиграет, то он сам их расстреляет, без приказу. При этом он заливисто, от души хохотал и подмигивал " социально близким" старожилам.
Народ, искони привыкший к тому, что начальник всегда прав, на этот раз верить полковнику отказывался и находился в замешательстве.
Кто-то высказался в таком духе, что ежели кормить будут, то расстреливать не станут - зачем зря продукт переводить. Все глубоко прониклись этой мыслью и с нетерпением ждали обеденного часа, подтверждая правильность высказывания: человек ест, чтобы жить, а не живёт, чтобы есть. Обед наступил строго по расписанию, подтверждая известную поговорку, и народ несколько повеселел. Обед представлял собой некий субстрат, отдалённо напоминающий пойло для скотины и отличался от последнего лишь меньшей калорийностью. Несмотря на свои достаточные познания в кулинарии, Иван никак не мог определить ингредиенты, из которых состояло сие произведение кулинарного искусства. Приборы были поданы соответствующие: миска, пардон - шлёнка и круглая оловянная ложка, изначально не предназначенная для использования её в качестве таковой. После насыщения, шлёнки полагалось складывать возле смотрового окошка, но сосед Ивана по нарам, лысоватый, в очках, похожий на бухгалтера из старых фильмов, гражданин, почему-то свою шлёнку никуда не нёс, а держа её в руках, с тайной надеждой всматривался в дверь, очевидно, ожидая оттуда некой манны, долженствующей пролиться в сжимаемый им столовый прибор. На вопрос: чего ждем, - бывший бухгалтер, поморгав, ответил, что наверное сейчас подадут второе и он хочет, чтобы ему положили в его тарелку, а не чью-то чужую. Еще несколько раз моргнув, он виновато добавил:
- Из гигиенических соображений.
Эти соображения привели в неописуемый восторг старосидящих зэков, заставив их разразиться здоровым хохотом.
- Ну, да и компот, - захлебываясь смехом, прохрипел один из них.
После такого обеда тревожные мысли о возможном насильственном завершении жизни, снова стали укореняться в головах вновь прибывших. Да и красочные рассказы старожилов о том, что иногда, в качестве развлечения, администрация, выбрав кого-нибудь из сидельцев и, заставив его раздеться догола, выводит жертву в коридор и спускает на него свору овчарок, также не прибавляла уверенности в завтрашнем дне.
Но, завтра будет завтра, а сегодня надо было укладываться почивать. Эта идея пришла в голову всем одновременно, и все дружно взгромоздились на шконки.
Но, т.к. гостеприимная "хата" было расчитана на сорок "гостей", а их прибыло значительно больше, то и раположились они на шконках с соответствующим комфортом: чуть плотнее, чем шпроты в банке. От души похохотав над вновь прибывшими, старожилы посоветовали им спать по очереди, разбившись на три смены.
"Политические" их совету вняли и, вскоре треть новоприбывших, уютно устроившись каждый на трех матрасах, предалась тревожному сну, а остальные две трети дружно закурили сигареты "Дымок", целым ящиком которых, видимо желая скрасить их вынужденный досуг, снабдила сидельцев сердобольная администрация. Курили все, включая распространителя опиума для народа и двенадцатилетнего пацана, не совсем понимающего, что с ним происходит и, что делают здесь все эти взрослые дяди.
Иван не попал в число счастливчиков первой смены, а посему курил вместе со всеми и полемизировал с батюшкой на тему: всякая ли власть от бога.
Вдруг, сидевший недалеко от них бухгалтер часто задышал, посинел, упал на пол и стал корчиться в судорогах, при этом на губах у него появилась пена. Иван вскочил и стал стучать в дверь, крича при этом, что, дескать, человек умирает.
Дверь отворилась и Иван получил прикладом в лоб. Охранник, опустив автомат, лениво зевнул и вяло поинтересовался:
- Ну, чё тут у вас?
Священник, возившийся около лежащего бухгалтера, ответил:
- Эпилепсия.., отойти может раб Божий.
- Куда ито он отойдёт, здеся идтить некуда, - охранник жизнерадостно рассмеялся, восторгаясь собственной шуткой. Потом, посерьезнев, произнес:
- Симулянт! Видали мы таких. Не помрёт! А помрёт - вам же свободнее будет.
Помер... . Когда через полчаса явился заспанный полковник, бухгалтер уже успокоился, в конвульсиях не бился, порядка не нарушал, а так как никакие извивы демократии ему уже не угрожали, то лежал он себе спокойно и тихо, уставившись невидящими глазами в потолок.
Не спасла его гигиена.
Чертыхнувшись, полковник народной милиции обернулся к сопровождавшим его охранникам:
- Заберите эту падаль!
Когда труп несчастного бухгалтера вынесли, в камере некоторое время стояла тишина, только поп что-то негромко бормотал возле параши, очевидно творя заупокойную молитву по безвременно усопшему рабу Божьему. Зловещая тишина, казалось, готова была разразиться бурей. Сжатые кулаки, напряженные лица... . У Ивана, в предвкушении большой драки, начали слегка подрагивать ноги. Но полковник был знатоком психологии человеческого стада и знал, как с ним обращаться.
Уловив угрозу в гробовом молчании толпы, он что-то скомандовал, сопровождавшим его солдатам и те, взяв чуть выше голов стоящих людей, дали две длинные очереди из автоматов.
- На пол, лежать! - заорал полковник, выдирая из кобуры табельный "макаров". Все грохнулись на пол, устелив его своими телами в два слоя.
- Ежели какая мразь будет недовольна, - распаляясь, размахивая пистолетом и начиная багроветь, продолжил бравый воин, - то по закону военного времени.., без суда и следствия.., уполномочен..!
После того, как дверь за полковником закрылась и громыхнули засовы, все продолжали ещё некоторое время лежать. Потом постепенно поднялись и молча расселись, кто на шконках, кто на полу. Импульс, возникший в людях в ответ на отношение полковника к смерти одного из них, пропал, ушел в пол камеры, на котором они только что лежали вповалку, превратился в страх за свои собственные жизни, которые, как им дали понять, не стоят ничего в обновленном демократическом обществе.
Следующий день никаких неожиданностей не принес, только обед оказался несколько странным. Вместо помоев, на каждого выдали по два бульонных кубика. Очевидно, это было проявление заботы со стороны дружеского заокеанского государства, полномочным представителем которого являлся интурист. А, может быть, это была просто рекламная акция ( кнорр - вкусен и скор). Но чем бы это не являлось, оценить заботу было проблематично, т.к. кубики рекомендовалось залить кипятком, а кипятильник никто с собой захватить не удосужился. Был, правда, у аборигенов один, сварганенный из двух лезвий безопасных бритв, но т.к. и сюда добрался свежий ветер перемен, то за пользование импровизированным прибором, местные предприниматели заламывали немыслимые цены или соглашались на бартер: за стакан кипятка - часы или что-нибудь из одежды. И куда только смотрит антимонопольный комитет?!
Т. к. у Ивана часов не было, а его одежда после длительного путешествия по дорогам, которые представляли собой не столько дороги, сколько направления, не могла являться объектом бартера, то разжевав диковинный продукт и запив его холодной водой, Иван принялся ждать реакцию организма. Несмотря на непритязательность оного, реакция последовала быстрая, бурная и однозначная: на дальняк! Извини, Ваше степенство, - дело житейское.
На следующий день Ивана вызвали на допрос. Капитан дознаватель оказался весьма любознательным субъектом и, к тому же, на редкость бестолковым.
- Фамилия?
- Иванов.
- Имя?
- Иван.
- Отчество?
- Иванович.
- Год, число, месяц рождения?
Ну, и так далее, несмотря на то, что все сведения уже лежали перед ним в ледериновой папке. Далее капитан поинтересовался, сколько раз и по каким статьям Иван сидел за последние сорок лет. Т. к. Ивану сорока ещё не было, то вопрос его изрядно удивил и он хотел было сказать об этом любопытному капитану, но тот, вскочил и, побагровев, заорал:
- Молчать! Я тебе покажу, как безобразия хулиганить! Ты у меня.., того.., это самое... сгниешь у параши! Здесь тебе - не там! Умник нашелся!
После чего одернул китель, поправил фуражку и, снова сев за стол, совершенно спокойным голосом спросил:
- Имя, фамилия, отчество... .
Допрос продолжался довольно долго, постоянно звонил телефон и Иван наблюдал, как, в зависимости от того кто оказывался на том конце кабеля, изменялось поведение капитана от скучающе-пренебрежительного до приниженно-заискивающе-под обострастного.
Несколько раз дознаватель вскакивал со стула, нависал над Иваном и кричал, что он не позволит, что здесь и не таких обламывали, что у него у самого есть голова за плечами. Потом вроде бы успокаивался, снова садился и проникновенным голосом уговаривал Ивана сознаться во всем "...ведь тебе же легче будет", и выдать "хто у вас за главного".
Короче говоря, поле двух часов общения с этим достойным представителем властных структур, Иван понял, что его дело табак и, если его не расстреляют, то уж лет десять дадут наверняка. И, странное дело, Иван вдруг почувствовал себя виноватым. Виноватым в том, что не знает, за что его забрали, в том, что он ни в чем не виноват, в том, что ничем не может помочь капитану, в конце-концов, в том, что родился на свет Божий.
Но, как известно, всему есть свой предел, даже беспределу, и на третьи сутки в камеру зашел хмурый полковник и стал выкрикивать фамилии, сверяясь со списком:
- Сидоров!
- Я!
- Петров!
- Я!
- Иванов!
- Я!
- Повезло вам на этот раз, недоноски! По одному, на выход с вещами. На свободу с чистой совестью!
При выходе у каждого пересчитывали, выданные тому три дня назад постельные принадлежности, очевидно полагая, что он, гадюка, мог в свете последних веяний и, следуя провозглашенному мордастым паханом лозунгу "обогащайтесь", продать казенное имущество или выгодно обменять его на стакан кипятка.
Некоторые несостоявшиеся зеки, полагая, что у них, как у кошки девять жизней, дескать одной не жалко, пытались потребовать от полковника справку для предоставления заинтересованным лицам о том, что они три дня провели у него в гостях. Полковник, почему-то воспринимал эти просьбы, как личное оскорбление и реагировал соответственно: ногой по.., ну, в общем, куда попало.
Ивану справка была не нужна, поэтому он избежал близкого контакта с полковничьей ногой и вышел на свободу без милицейского благословения.
Народ, искони привыкший к тому, что начальник всегда прав, на этот раз верить полковнику отказывался и находился в замешательстве.
Кто-то высказался в таком духе, что ежели кормить будут, то расстреливать не станут - зачем зря продукт переводить. Все глубоко прониклись этой мыслью и с нетерпением ждали обеденного часа, подтверждая правильность высказывания: человек ест, чтобы жить, а не живёт, чтобы есть. Обед наступил строго по расписанию, подтверждая известную поговорку, и народ несколько повеселел. Обед представлял собой некий субстрат, отдалённо напоминающий пойло для скотины и отличался от последнего лишь меньшей калорийностью. Несмотря на свои достаточные познания в кулинарии, Иван никак не мог определить ингредиенты, из которых состояло сие произведение кулинарного искусства. Приборы были поданы соответствующие: миска, пардон - шлёнка и круглая оловянная ложка, изначально не предназначенная для использования её в качестве таковой. После насыщения, шлёнки полагалось складывать возле смотрового окошка, но сосед Ивана по нарам, лысоватый, в очках, похожий на бухгалтера из старых фильмов, гражданин, почему-то свою шлёнку никуда не нёс, а держа её в руках, с тайной надеждой всматривался в дверь, очевидно, ожидая оттуда некой манны, долженствующей пролиться в сжимаемый им столовый прибор. На вопрос: чего ждем, - бывший бухгалтер, поморгав, ответил, что наверное сейчас подадут второе и он хочет, чтобы ему положили в его тарелку, а не чью-то чужую. Еще несколько раз моргнув, он виновато добавил:
- Из гигиенических соображений.
Эти соображения привели в неописуемый восторг старосидящих зэков, заставив их разразиться здоровым хохотом.
- Ну, да и компот, - захлебываясь смехом, прохрипел один из них.
После такого обеда тревожные мысли о возможном насильственном завершении жизни, снова стали укореняться в головах вновь прибывших. Да и красочные рассказы старожилов о том, что иногда, в качестве развлечения, администрация, выбрав кого-нибудь из сидельцев и, заставив его раздеться догола, выводит жертву в коридор и спускает на него свору овчарок, также не прибавляла уверенности в завтрашнем дне.
Но, завтра будет завтра, а сегодня надо было укладываться почивать. Эта идея пришла в голову всем одновременно, и все дружно взгромоздились на шконки.
Но, т.к. гостеприимная "хата" было расчитана на сорок "гостей", а их прибыло значительно больше, то и раположились они на шконках с соответствующим комфортом: чуть плотнее, чем шпроты в банке. От души похохотав над вновь прибывшими, старожилы посоветовали им спать по очереди, разбившись на три смены.
"Политические" их совету вняли и, вскоре треть новоприбывших, уютно устроившись каждый на трех матрасах, предалась тревожному сну, а остальные две трети дружно закурили сигареты "Дымок", целым ящиком которых, видимо желая скрасить их вынужденный досуг, снабдила сидельцев сердобольная администрация. Курили все, включая распространителя опиума для народа и двенадцатилетнего пацана, не совсем понимающего, что с ним происходит и, что делают здесь все эти взрослые дяди.
Иван не попал в число счастливчиков первой смены, а посему курил вместе со всеми и полемизировал с батюшкой на тему: всякая ли власть от бога.
Вдруг, сидевший недалеко от них бухгалтер часто задышал, посинел, упал на пол и стал корчиться в судорогах, при этом на губах у него появилась пена. Иван вскочил и стал стучать в дверь, крича при этом, что, дескать, человек умирает.
Дверь отворилась и Иван получил прикладом в лоб. Охранник, опустив автомат, лениво зевнул и вяло поинтересовался:
- Ну, чё тут у вас?
Священник, возившийся около лежащего бухгалтера, ответил:
- Эпилепсия.., отойти может раб Божий.
- Куда ито он отойдёт, здеся идтить некуда, - охранник жизнерадостно рассмеялся, восторгаясь собственной шуткой. Потом, посерьезнев, произнес:
- Симулянт! Видали мы таких. Не помрёт! А помрёт - вам же свободнее будет.
Помер... . Когда через полчаса явился заспанный полковник, бухгалтер уже успокоился, в конвульсиях не бился, порядка не нарушал, а так как никакие извивы демократии ему уже не угрожали, то лежал он себе спокойно и тихо, уставившись невидящими глазами в потолок.
Не спасла его гигиена.
Чертыхнувшись, полковник народной милиции обернулся к сопровождавшим его охранникам:
- Заберите эту падаль!
Когда труп несчастного бухгалтера вынесли, в камере некоторое время стояла тишина, только поп что-то негромко бормотал возле параши, очевидно творя заупокойную молитву по безвременно усопшему рабу Божьему. Зловещая тишина, казалось, готова была разразиться бурей. Сжатые кулаки, напряженные лица... . У Ивана, в предвкушении большой драки, начали слегка подрагивать ноги. Но полковник был знатоком психологии человеческого стада и знал, как с ним обращаться.
Уловив угрозу в гробовом молчании толпы, он что-то скомандовал, сопровождавшим его солдатам и те, взяв чуть выше голов стоящих людей, дали две длинные очереди из автоматов.
- На пол, лежать! - заорал полковник, выдирая из кобуры табельный "макаров". Все грохнулись на пол, устелив его своими телами в два слоя.
- Ежели какая мразь будет недовольна, - распаляясь, размахивая пистолетом и начиная багроветь, продолжил бравый воин, - то по закону военного времени.., без суда и следствия.., уполномочен..!
После того, как дверь за полковником закрылась и громыхнули засовы, все продолжали ещё некоторое время лежать. Потом постепенно поднялись и молча расселись, кто на шконках, кто на полу. Импульс, возникший в людях в ответ на отношение полковника к смерти одного из них, пропал, ушел в пол камеры, на котором они только что лежали вповалку, превратился в страх за свои собственные жизни, которые, как им дали понять, не стоят ничего в обновленном демократическом обществе.
Следующий день никаких неожиданностей не принес, только обед оказался несколько странным. Вместо помоев, на каждого выдали по два бульонных кубика. Очевидно, это было проявление заботы со стороны дружеского заокеанского государства, полномочным представителем которого являлся интурист. А, может быть, это была просто рекламная акция ( кнорр - вкусен и скор). Но чем бы это не являлось, оценить заботу было проблематично, т.к. кубики рекомендовалось залить кипятком, а кипятильник никто с собой захватить не удосужился. Был, правда, у аборигенов один, сварганенный из двух лезвий безопасных бритв, но т.к. и сюда добрался свежий ветер перемен, то за пользование импровизированным прибором, местные предприниматели заламывали немыслимые цены или соглашались на бартер: за стакан кипятка - часы или что-нибудь из одежды. И куда только смотрит антимонопольный комитет?!
Т. к. у Ивана часов не было, а его одежда после длительного путешествия по дорогам, которые представляли собой не столько дороги, сколько направления, не могла являться объектом бартера, то разжевав диковинный продукт и запив его холодной водой, Иван принялся ждать реакцию организма. Несмотря на непритязательность оного, реакция последовала быстрая, бурная и однозначная: на дальняк! Извини, Ваше степенство, - дело житейское.
На следующий день Ивана вызвали на допрос. Капитан дознаватель оказался весьма любознательным субъектом и, к тому же, на редкость бестолковым.
- Фамилия?
- Иванов.
- Имя?
- Иван.
- Отчество?
- Иванович.
- Год, число, месяц рождения?
Ну, и так далее, несмотря на то, что все сведения уже лежали перед ним в ледериновой папке. Далее капитан поинтересовался, сколько раз и по каким статьям Иван сидел за последние сорок лет. Т. к. Ивану сорока ещё не было, то вопрос его изрядно удивил и он хотел было сказать об этом любопытному капитану, но тот, вскочил и, побагровев, заорал:
- Молчать! Я тебе покажу, как безобразия хулиганить! Ты у меня.., того.., это самое... сгниешь у параши! Здесь тебе - не там! Умник нашелся!
После чего одернул китель, поправил фуражку и, снова сев за стол, совершенно спокойным голосом спросил:
- Имя, фамилия, отчество... .
Допрос продолжался довольно долго, постоянно звонил телефон и Иван наблюдал, как, в зависимости от того кто оказывался на том конце кабеля, изменялось поведение капитана от скучающе-пренебрежительного до приниженно-заискивающе-под обострастного.
Несколько раз дознаватель вскакивал со стула, нависал над Иваном и кричал, что он не позволит, что здесь и не таких обламывали, что у него у самого есть голова за плечами. Потом вроде бы успокаивался, снова садился и проникновенным голосом уговаривал Ивана сознаться во всем "...ведь тебе же легче будет", и выдать "хто у вас за главного".
Короче говоря, поле двух часов общения с этим достойным представителем властных структур, Иван понял, что его дело табак и, если его не расстреляют, то уж лет десять дадут наверняка. И, странное дело, Иван вдруг почувствовал себя виноватым. Виноватым в том, что не знает, за что его забрали, в том, что он ни в чем не виноват, в том, что ничем не может помочь капитану, в конце-концов, в том, что родился на свет Божий.
Но, как известно, всему есть свой предел, даже беспределу, и на третьи сутки в камеру зашел хмурый полковник и стал выкрикивать фамилии, сверяясь со списком:
- Сидоров!
- Я!
- Петров!
- Я!
- Иванов!
- Я!
- Повезло вам на этот раз, недоноски! По одному, на выход с вещами. На свободу с чистой совестью!
При выходе у каждого пересчитывали, выданные тому три дня назад постельные принадлежности, очевидно полагая, что он, гадюка, мог в свете последних веяний и, следуя провозглашенному мордастым паханом лозунгу "обогащайтесь", продать казенное имущество или выгодно обменять его на стакан кипятка.
Некоторые несостоявшиеся зеки, полагая, что у них, как у кошки девять жизней, дескать одной не жалко, пытались потребовать от полковника справку для предоставления заинтересованным лицам о том, что они три дня провели у него в гостях. Полковник, почему-то воспринимал эти просьбы, как личное оскорбление и реагировал соответственно: ногой по.., ну, в общем, куда попало.
Ивану справка была не нужна, поэтому он избежал близкого контакта с полковничьей ногой и вышел на свободу без милицейского благословения.
© 2007 Аудиокниги бесплатно